Брюховецький: "Мені соромно було говорити з мамою українською..."

- Вас считают одним из главных "украинизаторов" высшей школы, но, судя по вашей биографии, вы родились в России, росли в русскоязычной среде. Когда и как вы пришли к украинству?

- Я действительно родился в России, но вскоре родители вернулись в Украину, в Черкассы. Дома вообще-то говорили по-украински. Отмечу, что наш район – это был такой специфический уголок Черкасс, где жили евреи и караимы. Но интересно, что говорили с друзьями на улице по-украински.

Моя мама была очень энергичным человеком, ее жизнь очень сильно побила: ее отец был репрессирован и не вернулся из ГУЛАГа. Она не смогла из-за этого получить образование, была изгнана из техникума... Второй мой дед также был репрессирован, но к счастью остался жив.

В то время, а это начало 50-х годов, уже было понятно, если хочешь, чтобы твой ребенок выбился в люди, надо отдавать его в русскую школу. В городе была одна русская школа, и в ней учились дети всего начальства, говоря языком сегодняшних политиков – элита. Конечно, никакие они не элита – ни сегодняшние политики, ни те дети... Это были обычные, нормальные дети, а нынешние политики – это скорее антиэлита.

Мама добилась, чтобы меня взяли в ту школу. Я оказался в интересной ситуации: в школе мы переходили на русский язык, а как только возвращались домой – возвращались на украинский.

Была такая психологическая, сказал бы – травматическая, ситуация каждый раз, когда в школу приходила мама. Мне было стыдно говорить с мамой по-украински, я же учился в школе с "высшей культурой", но я не мог – физически – говорить с ней по-русски, язык не поворачивался.

Я хорошо помню эту ситуацию – я говорил словами, которые звучат одинаково и в украинском, и в русском языках. Со стороны выглядел, наверное, недоразвитым, но упорно говорил именно так. И с мамой разговаривал нормально, и не падал в глазах своих одноклассников.

После школы – опять довольно дикая ситуация. Поступил в техникум в Смелу, маленький городок, и там 80% студентов были сельскими детьми. Преподавание было исключительно на русском языке, а в общежитии я говорил на украинском.

Ну, а потом – Одесса. Я тогда играл в футбол, занимался шахматами: и там, и там было русскоязычное окружение. По сути, я был человеком, который знал украинский, но использовал его только в быту, дома.

Потом - советская армия, понятная ситуация. Возвращение в Черкассы, работа на заводе, собирался поступать в Москву. И вот в один день, без какого-нибудь внешнего толчка, в один момент, я решил говорить по-украински. Ну почему считается, что украинцы – это люди второго сорта?..

Это шокировало многих моих друзей, впрочем, с большинством из них мы остались друзьями. Вышло очень резко – я пришел в шахматный клуб, заговорил, и на меня все развернулись – что с ним случилось? Мол, вчера был человеком первого сорта, а сегодня – несколько иной...

У робочому кабінеті почесного президента НаУКМА. Фото - Forbes Украина

- Эта метаморфоза привела к изменению вашей среды, что-то изменилось в отношении к вам?

- Нет. Среда изменилась, когда я вскоре переехал в Киев. Уже сознательно украиноязычным человеком.

Я воспитан был – не как писатель, конечно, а как любитель литературы, на русской литературе, русской поэзии. Поэты оттепели – Пастернак, Цветаева, Ахматова, Заболоцкий, Луговской… Это было в то время не то, чтобы модно, это было, как бы сейчас сказали, - клёво!

Не было отторжения. Только дурак отталкивает культуру, умный наоборот – входит в нее...

- Вы закончили факультет журналистики Киевского университета, работали в газете, литературным критиком, в Институте литературы. Как получилось, что феномен Брюховецкого возник в такой идеологической сфере, где традиционно было много коллаборационистов, сексотов? Вы же выросли в этой среде, вы знали и знаете всех...

- Конечно, это было, и это было ужасно. Это та причина, почему я бросил журналистику. Меня пригласили на работу в "Літературну Україну", когда я был студентом, еще без диплома, тогда так было не принято.

Но самый большой парадокс и самая сложная для меня загадка – я ведь пришел на место Валерия Марченко, незадолго до этого арестованного КГБ. Валерия я видел всего один раз, когда был на практике, и тут я прихожу на его место. Необъяснимая мистика, еще одно странное совпадение – в Институт литературы я пришел через несколько лет на место Василя Стуса.

Валерій і Сандра. Віртуальний роман українця-дисидента й італійки-студентки

Когда я пришел в "Літературну Україну" все нормальные люди подумали, что я стукач. Во-первых, кто он такой, этот студент стационара, а, во-вторых, Марченко судят…

На самом деле, я всегда имел интуитивное чутье на стукачей, что не раз меня спасало. Например, мало кто знает, что я изыдавал антисоветский студенческий журнал, и меня не поймали. Он не был слишком распространен, вышло всего два номера, но если бы я залетел тогда, в начале 70-х. Или я поехал в Россию, встретился с Александром Солженицыным, и меня не арестовали, хотя все говорили, ты идешь на погибель.

Тот дух газеты Союза писателей Украины, и вообще литературной жизни середины 1970-х, был невыносим. До нервной дрожи. В 1975-м году впервые закурил. Курил по две пачки в день. До инфаркта.

Фактически руководили газетой два гебиста, которые этого не скрывали. Требовали писать невозможные, идиотские вещи. Тогда я нашел для себя отдушину и счастлив был несказанно – начал брать интервью у писателей старшего поколения. Они очень разные были – были светлые фигуры, а были и такие как заскорузлый догматик советской закваски Иван Ле.

"Таємниці письменницьких шухляд" - детективна історія української літератури

Дегенерация литературных талантов, одаренных людей, которые из-за необходимости постоянно приспосабливаться, -- это убивало. Порядочных писателей в то время почти не печатали. Парализовало, наконец, не это. А то, что так называемые корифеи тогдашней украинской литературы, к сожалению, сражались на почве того, кто более предан партии... Речь, конечно, не о таких как Григор Тютюнник, Борис Харчук, Виктор Близнец, Лина Костенко, а об официальных лидерах СПУ.

Есть такой писатель-политический деятель, мы еще тогда смеялись, он был единственным человек в Союзе писателей, который был принят и обласкан одновременно Олесем Гончаром, Михаилом Стельмахом и Павлом Загребельным. Они друг друга, мягко говоря, не любили. А этот человек смог с ними всеми ужиться. Карьеризм означал гибель таланта, нельзя же так!

Фото - http://kocur.livejournal.com/

- Но, парадокс ведь в том, что именно в этой отвратительной и нездоровой среде, и родился Рух, ставший предтечей независимой Украины.

- Писательская среда была довольно благодатным грунтом для зарождения национально-освободительного движения. Работа со словом накладывает отпечаток на идеологию человека, на ощущение им национальной идеи. Некоторые даже были носителями советской национальной идеи, но все равно с украинской подкладкой. Недаром в Москве считали, что все мы украинские националисты! Даже самые преданные партии.

"Шевченко - крёстный отец украинского национализма"

Украину творили писатели, и тут не обязательно начинать с Ивана Котляревского или Тараса Шевченко. Можно и глубже копнуть – до тех, кто писал на латыни, как Григорий Сковорода. Я считаю, что украинская литература – многоязычная: мы имеем и созданные на немецком произведения, и на латыни, и на русском. Начиная от Гоголя русский – это язык украинской культуры и литературы.

И всё же, как создавался Рух? Вы же были главой оргкомитета первой в столице руховской ячейки?

С движением была такая история. Власти нас недооценили. Когда это началось, идеологический аппарат партии во главе с Ельченко, а затем и Кравчуком, подумали – ну, знаем этих писателей: поговорят-поговорят, и на этом все закончится.

Но тут вмешался Институт литературы, где я работал завотделом. И это удивительно, потому что это учреждение, являвшееся идеологическим форпостом коммунистической партии.

Но, с другой стороны, можете себе представить, что бывший руководитель института академик Николай Шамота – этот ступор литературы – был научным руководителем многих диссидентов - Ивана Свитлычного, к примеру.

Я много думал об этом – ну, как же так! А потом понял – Шамота был талантливый и умный человек, видел талант и думал, что он их переделает. Но это ему не удавалось.

И дух сопротивления в Институте литературы оказался гораздо сильнее, чем в Союзе писателей. Это миф, неправда, что Народный Рух за перестройку образовался в СПУ. Первыми были мы, потом – закрутилось в Союзе писателей, а потом эти две группы объединились. Но первое обсуждение и голосование за программу движения, где мы добились, что не было упомянуто "руководящую и направляющую роль" Коммунистической партии, было у нас.

Правда, потом упоминание руководящей КПСС опять вернули, но это отдельная история как это получилось.

Первая группа в Союзе писателей возникла спонтанно. Но тут же прозвучал окрик из ЦК – мол, что это за неорганизованная группа! И тогда уже Борис Олийнык, как председатель парткома СПУ, фактически возглавил эту новую группу, куда вошли почти те же люди, но уже под эгидой руководящей и направляющей руки…

- А чего конкретно вы хотели? Реформ, свободы, демократии? Или ориентировались по прибалтам, которые для всего Союза выступали в качестве предвестников независимости?

- Что хотели? В глубине души, не артикулировано, у всех была независимая Украина. Но по разным соображениям это не провозглашалось. Многие не верили, что это возможно, что это будет при нас. Не говорили об этом вслух, главным образом потому, что это немедленно было бы зарублено.

Искали обтекаемые формулы. Это могло выглядеть вторично, но поскольку прибалты поднялись и первыми создали мощные движения и фронты, – это был сильный внешний толчок. Ну, почему они делают, грузины, армяне, а мы – нет?!...

Вообще то, трудно было себе представить, что будет распад Союза, что это будет скоро, никто не знал, как это будет, и когда это будет.

Радянський Союз убив себе сам (ВІДЕО)

Если коротко сказать – все мы хотели демократических преобразований, но на украинской почве. Вскоре к Народному Руху присоединилось немало организаций, движений, небольших партийных ячеек либерального и общедемократического направления. Ну, вот например, нынешний профессор Алексей Гарань принадлежал к одной из таких групп…

- Да, было такое – Народный союз содействия перестройке. Из него еще несколько известных людей вышло – телеведущий Андрей Куликов, например.

- Впоследствии Гарань, который присутствовал на нашем первом собрании в Институте литературы, а я вел это заседание, хорошо объяснил, почему распалась их организация, фактически влившись в движение. У них отсутствовал национальный компонент – они какое-то время никак не могли понять, чего же не хватает общедемократическим лозунгам...

Эта национальная составляющая тогда ощутимо пульсировала. Глубоко скрытый или припрятанный толчок к созданию независимого государства он абсолютно точно был у каждого из нас.

- Насколько справедливым является тезис, что без партийного содействия и сопровождения Народный Рух не состоялся бы, потому как иначе его могли рубить с самого начала?

- Его рубили! Изо всех сил! Посмотрите хотя бы, что тогда о нас писали в газетах!

Но вопрос очень интересный. Когда движение уже было создано, съезд Руха принял решение о выпуске "Народної газети", которая сейчас, кажется, почила в бозе, а тогда витала в воздухе идея легальной газеты. Мы с ее будущим редактором Анатолием Шевченко решили пойти к Кравчуку, потому как бюрократическая установка была – не пропустить.

Леонид Кравчук: "Щербицкий сказал - какой дурак придумал слово перестройка?.."

Пришли мы к Кравчуку, обсудили все, он вызвал сотрудников и приказал – немедленно все сделать. Говорит нам – ну, все, до свидания. Говорю – ни фига (ну, может и не ни фига, но нет, не уйдем), пока не подпишете при нас все необходимые бумаги. Мол, знаем мы ваших клерков. Он удивился, но не будет же нас силой выставлять из кабинета, вынужден был дать приказ готовить документы.

Сидим, ждем. Надо же о чем-то говорить. Я говорю, знаете, Леонид Макарович, как бы вы могли задушить движение в самом зародыше. Раньше не говорил об этом, а сейчас уже можно. И тогда Кравчук так непосредственно спрашивает с интересом – а как? Говорю – надо было запретить употреблять слово движение (рух), вообще! Даже в прямом смысле. Представьте, везде, в газетах, на телевидении – нет такого слова!

Я тогда читал горы приходящих писем со всей республики, вся квартира была ими завалена. Потом, и по настоянию жены, сдал в архив. Часть писем я себе оставил, хочу опубликовать. И вот, проверено, как только в партийной прессе начиналась "мясорубка", пытались Рух рубить под корень, обзывали нас националистами и фашистами, моментально вырастало количество писем от самых разных людей в нашу поддержку.

Это был пиар, за это платят бешеные деньги, но тогда этого не понимали!

- Плохого пиара не бывает...

- Да.

- Независимой Украиной двадцать лет руководит коммунистическая номенклатура. Насколько успешно?

- Конечно, не успешно. Мы должны реально смотреть на вещи. В Украине интеллигенция, которая могла бы управлять государством, была истреблена, и так происходило, начиная с дореволюционных времен. Или ее перекупали. Посмотрите в Москве – сколько украинских фамилий. Бывший министр по фамилии Шахрай – яркий пример.

Здесь оставалась, в принципе, худшая часть управленцев, причем, только те, которые были исполнителями. Знаю по личному опыту. В первые годы независимости, когда шло создание университета, мне часто приходилось работать с Кабинетом Министров. Не было подготовленных людей. Желательно, еще и с какой-никакой государственнической идеей. А их действительно не было.

Работники правительства откровенно говорили – мы же ничего не умеем! В те годы мы заново учились все делать, начиная с составления бюджета страны. Шло туго, потому что самостоятельно мы этого никогда не делали. Его составляли в Москве, сюда же – спускали для реализации.

При всем уважении к Вячеславу Чорновилу, но если бы в 1991-м году он выиграл первые президентские выборы, все рухнуло бы гораздо сильнее. Объясню почему. Смотрите, он был избран руководить областным советом. Казалось бы, все возможности, что-то сделать. Но очень быстро Вячеслав Максимович осознал, что это неинтересно, там нет политической борьбы. И он вернулся в Киев.

- Кстати, а почему вы не стали делать карьеру в Рухе? Наверняка у вас была возможность в 90-м году пойти в парламент, далее везде…

- Там было слишком много демагогии. Я просто не мог это выдержать.

Интеллект отошел, и некому было анализировать. Остались мальчики для митингов, разные странные люди, провокаторы. Печальная такая вещь.

Так получилось, когда единая партия Народный Рух развалилась, я был в больнице. Позвонили от Юрия Костенко и пригласили выступить на учредительном съезде Украинского Народного Руха как одного из создателей НРУ.

Я сказал, что не буду выступать, если меня не пригласят и на другой съезд. И тут как раз звонит Чорновил и говорит – Вячеслав Степанович, очень просил бы выступить у нас на съезде. Хорошо, но предупреждаю, что тогда выступлю и у Костенко. У них собрание было на один день раньше, и я сказал там все, что думаю о таком финале.

Когда я приехал на съезд к Чорноволу – там уже знали о моем выступлении у Костенко. И... слова мне не дали. Я написал записку! Я же, в конце концов, приехал из больницы, по вашему же приглашению. Специально написал на желтой бумажке просьбу дать слово, чтобы видеть, когда записка придет в президиум. Бумажка дошла до Леся Танюка, он показал ее Чорновилу. Но слова мне так и не дали…

- Национал-демократы так и не смогли за эти годы стать у кормила...

- (моментально) Нет, у кормила они как раз стали! Они у паруса так и не стали!...

- Нельзя не вспомнить о том, с чего начиналось главное ваше детище – Киево-Могилянская академия?

- В начале 1991 года я вернулся в Украину после преподавания курса лекций в Манитобском университете. Мои руховские коллеги-писатели призывали присоединиться к ним в предвкушении острого зуда создания новых и новых бесперспективных политических организаций. Я отказывался, с разочарованием наблюдая, как людей может втягивать в деятельность ради деятельности. Лучше даже сказать: в деятельность ради публичности, а не ради результативности.

Но меня уже захватила идея возрождения "Киево-Могилянской академии". Понимал: без высокообразованных политиков нового поколения мы безнадежно долго будем строить свою державу, и вряд ли достигнем своей цели.

Впечатления от работы в Ратгерском и Манитобском университетах и куцый опыт преподавания в Институте культуры, Киевском госуниверситете и Ворошиловградском пединституте убеждали в том, что в Украине можно создать высшую школу мирового уровня, если построить ее по современной концепции с учетом и позитивного опыта советской высшей школы. Такая концепция была уже написана, я даже смог составить такой-сякой бюджет, хотя в этом ничего не понимал.

Надеялся, что более опытные руховцы в разных руководящих государственных структурах мне всячески будут содействовать – ведь такая грандиозная идея!

Я бродил коридорами Верховной Рады, высиживал часами в высоких кабинетах правительственного дома, прорывался то в Кончу-Заспу, то в Пущу-Водицу, ездил во Львов – и все с одинаковым результатом: ничего не происходило.

Единственный человек, у которого я находил понимание и реальную поддержку советами, был Николай Лаврухин, экс-мэр Киева, совсем не руховец, а управленец от Бога.

Новый же мэр [Олександр Мосіюк - ІП], вчера просто руховец, который бегал ко мне в Институт литературы и очень хотел быть на виду, не ответил ни на одно мое письмо, и не назначил ни единой встречи, о которой я просил.

И тут созывают Форум украинской интеллигенции. Хоть и не люблю эти многолюдные разговоры, я понял, что появляется шанс. На форуме выступает председатель Верховной Рады Леонид Кравчук, который баллотируется в президенты Украины. Понимаю, что он обязательно отреагирует на мое предложение о возрождении академии (не потому, что верит, а потому, что это хороший ход в кампании).

Перший президент вважає, що його внесок у розпад СРСР досі не оцінений

Кравчук услышал мое выступление и как настоящий политик отреагировал молниеносно. В перерыве меня нашел его помощник. Встречу назначено на послезавтра.

А еще через несколько дней Леонид Макарович подписал распоряжение "О возрождении Киево-Могилянской академии". Надо сказать, что руховские кандидаты в президенты сожалели, что я добавил дополнительные голоса Кравчуку, но моя совесть чиста – я всем им предлагал то же самое и намного раньше Кравчука, но никто и пальцем не пошевельнул.