"Культура" с украинской точки зрения

Автор этих строк не намеревался писать ни воспоминания о первых знакомствах украинских читателей с парижским журналом «Культура», ни историю влияния этого журнала на украинское освободительное движение. Очевидно, диссиденты 60-80-х годов могли бы рассказать много интересного о влиянии «Культуры» на их мировоззрение, о формировании политической культуры украинской демократии во взаимодействии с польским движением.

Не берусь давать общую оценку, осмелюсь только сказать, что в украинских условиях советских времен осмыслить общую линию «Культуры» было в лучшем случае намного тяжелее, чем в Польше.

Эмигрантская печать поступала на Украину подпольным путем редко и фрагментарно, тогда как в Польше «Культуру» можно было читать в Национальной библиотеке, в университетских библиотеках и в других местах. B Украине же это была подпольная литература.

В Варшаве Максиму Рыльскому, члену украинской делегации писателей, польские коллеги показали «Расстрелянное возрождение», оставив его в комнате одного; когда хозяин вернулся в комнату, Рыльский листал книгу и плакал.

Парижская «Культура» действительно создавала в Польше духовную атмосферу, выделяла ключевые проблемы политики и мировоззрения, вокруг которых разгорались дискуссии. Украинское общество восприняло проблематику «Культуры» в целом с большим опозданием. Но от этого переосмысление действительности не стало ни поверхностным, ни менее точным.

Наоборот, благодаря идеям, на которых основывалась политическая линия «Культуры», многие актуальные и неразрешимые проблемы уже не польской, а украинской действительности теперь становятся более понятными и выразительными.

И, наверное, первый вопрос, который появился после знакомства с изданием Гедройца: почему «Культура»? Почему, скажем, не «Политика» — тем более что так назывался журнал, который Ежи Гедройц издавал до войны?

По содержанию «Культура» была именно общественно-политическим печатным органом, не похожим на многочисленные «художественно-литературные и общественно-политические журналы», к которым привык советский читатель.

Зшиток "Культури" за листопад 1984-го.

В «Культуре» печатались и художественные произведения, и рецензии.

В частности, журнал внимательно следил за литературой украинских «шестидесятников», но все это освещалось с какой-то невероятно широкой точки зрения.

Это была настоящая политика, но не в плане подчинения культурной жизни определенной политической силе, а то, что можно назвать формированием новой политической культуры.

Особенно полно это отразилось в знаменитой дискуссии 1952-1953 годов, которую открыла статья Юзефа Маевского о восточных границах Польши.

Сама лишь попытка критического размышления над довоенными государственными границами, как известно, вызвала враждебность значительной части польской эмиграции, в том числе и читателей «Культуры», что отразилось и на тираже журнала.

С точки зрения украинского читателя, тот факт, что часть патриотических польских кругов решительно отвергала мысль об «украинском Львове» и «литовском Вильнюсе» — даже тогда, когда после войны прошло семь лет и статус западных земель Украины юридически и фактически был вне сомнений, — воспринимался в лучшем случае как недоразумение.

Даже теперь определенная консервативная часть польского общества оценивает национальное партизанское движение на западе Украины как обыкновенный бандитизм лишь на том основании, что если игнорировать договор Молотова—Риббентропа, то по крайней мере до момента подписания договоров между правительством СССР и люблинским коммунистическим правительством, западноукраинские земли юридически входили в состав Речи Посполитой и любое вооруженное противостояние польской власти воспринималось как незаконное.

Казалось бы, сегодня дискуссия о восточных границах Польши представляет только исторический интерес: вопрос границ давно стал обычным и неоспоримым. Может казаться курьезным, что поляки так упрямо отказывались признать очевидное.

Впрочем, позиция автора вышеупомянутой статьи, свящ. Ю.Маевского, была поддержана редакцией журнала и стала его официальной позицией, а со временем победила и в общественном мнении, чтобы наконец превратиться в позицию дипломатии польского государства.

Однако попробуем оставаться лишь на юридической почве.

Украинское общество — как в советской республике, так и в эмиграции — преимущественно воспринимало пересмотр границ в 1939 г. не как результат договора нацистской Германии с коммунистической Россией, а как исправление исторической несправедливости и нечто само собой разумеющееся.

Между тем, изменение государственных границ принадлежит к самым чувствительным правовым актам, в демократических конституциях оно как правило требует особых, т.н. ратификационных референдумов и по меньшей мере не может рассматриваться как обычный административный акт.

Пока оно не вступит в действие согласно законам государства, никакая политическая сила не может ставить под сомнение территориальную целостность этого государства, в том числе и его границы. Государственная граница — признак политической нации.

Восточная граница Польши была установлена на основании Рижского договора, заключенного Польской Республикой и РСФСР. С юридической точки зрения, только международный акт аналогичной силы может быть противопоставлен договору о границах, который подытожил результат польско-советской войны.

Изменение границ, которое привело к включению западноукраинских земель в состав СССР, было результатом так называемого пакта Молотова—Риббентропа, который расценивается международным сообществом как сговор двух диктаторов — Сталина и Гитлера и впоследствии не мог быть признан ни юридическим, ни моральным основанием включения западноукраинских земель в состав СССР (в административном отношении — в состав УССР).

Впрочем, Рижский договор тоже не стал торжеством исторической справедливости, а был обусловлен конкретными историческими обстоятельствами, которые привели к военному поражению Красной армии.

Возвращение к оценке сговора Сталина с Гитлером накануне войны имело значительные общеполитические последствия.

В качестве курьеза можно напомнить конфликт в верхах КПСС, вызванный первой попыткой пересмотра правового значения договоров 1939 г. комиссией Яковлева во времена перестройки.

Один из консервативных партийных деятелей предупреждал тогда Горбачева и горбачевское руководство, что непризнание договоров 1939 г. может привести к ряду последствий и завершится отказом от Переяславского договора 1654 г., согласно которому Украина стала частью России.

Тогда предупреждение простодушного сталиниста казалось смешным, но пересмотр всех договоренностей о статусе республик СССР, в том числе об их границах, в конце концов действительно привел к независимости Украины.

Чтобы остаться на позиции «объединения» или «воссоединения украинских земель» и не защищать постыдных договоров 1939 г., следует апеллировать к Ялтинским договорам и тому подобным вещам, самим по себе довольно сомнительным.

Мы должны признать, что с точки зрения высокой теории включение западноукраинских земель в состав подсоветской Украины можно оценивать неоднозначно. Это не нарушает политической целесообразности акта воссоединения и его соответствия историческим чаяниям украинского народа.

Нельзя игнорировать тот факт, что весь процесс изменения границ в направлении объединения украинских земель, занявший не менее трехсот лет, проходил под эгидой России.

Если вернуться к истории основополагающих правовых актов, которые формировали современную территорию Украины, то мы увидим немало обстоятельств, не особо приятных для украинского патриота.

И определение территории так называемой Гетманщины, и разделы Польши, которые включили украинское Правобережье в состав Российской империи, насильственно присоединив его к этнической территории Украины, не могут быть оценены как акты высокой политической морали, скорее они выглядят экспансией России в западном направлении, которая естественно увенчалась договором Молотова—Риббентропа.

Эти обстоятельства давно описаны в литературе, и выдающийся украинский политический мыслитель XIX века Михаил Драгоманов подчеркнул историческое противоречие процесса формирования этой геополитической единицы, называемой Украиной.

По мнению Драгоманова, естественными направлениями продвижения границ российского государства, которые отвечали потокам миграции российского населения, были восток и север. На запад потоки российской колонизации не были направлены, тем не менее энергичнее всего Российская Империя продвигалась на запад и на юг.

Драгоманов мотивировал это, в частности, тем, что соседи России, в том числе Украина, находились под давлением своих западных и южных соседей — в случае Украины это были прежде всего Речь Посполитая и Османская Империя. Это приводило к пророссийской ориентации местных политических сил Украины, а также карпатского и придунайского региона, Балкан и христианского Закавказья — ориентации, которой Россия воспользовалась в полной мере.

Это объясняет и балканскую и кавказскую политику России, и наличие пророссийских сил на Украине, поддержка которых — начиная с Богдана Хмельницкого, со времен релиозных войн вплоть до галицийского москвофильства XIX-XX вв., — была по крайней мере одним из факторов, руководивших территориальными устремлениями Российской Империи в западном и южном направлениях.

Речь идет об ожиданиях, которые быстро сменялись разочарованиями, но и эти ожидания следует учесть, когда мы оцениваем факты изменения границ.

Однако главное в позиции «Культуры» относительно польско-украинской границы заключалось не в самой по себе новой оценке территориальных изменений в результате II Мировой войны.

Подводя итоги дискуссии, редакция «Культуры» выразила готовность принять такую линию границы, которая бы предельно отвечала свободно и демократически выраженным чаяниям населения, живущего в зоне межнациональных конфликтов. Как конкретно должен быть организован процесс решения территориальных споров, журнал не уточнял, но настаивал на том, что процедура должна быть демократической.

Но за спорами о границах стоит более важный вопрос — вопрос о национальном суверенитете Украины.

Рижский договор, который определял границу между Речью Посполитой и Советской Россией, не учитывал существования Украины как нации, ее не спрашивали, согласна ли она войти в состав той или иной страны.

Про людей, які примиряли Польщу з Україною між двома світовими війнами, читайте у лекції Олександри Гнатюк "Прометеї двох народів"

Конфигурация государственных границ стала последствием военной удачи — не будем вдаваться в вопрос о том, насколько это было разыграно волею случайностей в той кровавой игре, которую называют войной, а насколько стало проявлением исторической необходимости.

Фактом остается, что на послевоенной политической карте мира не существовало страны «Украины», хотя существовало правительство УНР в изгнании и правительство советской Украины, которая поначалу формально считалась независимой "советской социалистической республикой", находящейся в союзных отношениях с другими «ССР», в том числе с Российской Федерацией.

Признавая ту или иную линию границы между Польшей и Украиной, политик прежде всего признаёт Украину как субъект межгосударственных правовых отношений, т.е. как государство. И только тогда возникает вопрос о легитимизации, об оценке законности социального института.

В то время, когда формировалась «Культура», Украина была фактически административной единицей - т.е. провинцией - тоталитарного сверхгосударства СССР, но существование такой отдельной провинции основывалось на историко-этнографической реальности украинской нации.

Формально УССР являлась частью СССР как «украинское советское государство», связанное с другими советскими странами «союзным договором».

Воспоминание о «союзном договоре» как о части конституции появилось еще в первой конституции Союза ССР, но вскоре о договоре «забыли» — хотя его и не отменили, что впоследствии было юридическим основанием выхода Украины и других «союзных республик» из состава СССР в памятном 1991 году.

Тем не менее, строго говоря, страны «Украины» в 1921-1991 гг. не существовало. Это значит, что не было также и политической нации «украинцев».

Это дает основание некоторым авторам использовать слово «украинцы» исключительно в кавычках, чтобы подчеркнуть отсутствие юридических оснований отделения определенной части населения на этнически украинской территории в политическую нацию украинцев.

Складывается парадоксальная ситуация: существование либо отсутствие украинской нации с юридической и политической точки зрения зависит от государственного статуса территории, а политическая нация украинцев возникает и перестает существовать эпизодически, в зависимости от военно-политических факторов.

В социологической литературе эта проблема отражена в работах Тенниса (Toennies). Теннис различал нацию как общность и нацию как общество (соответственно die Gesellschaft и die Gemeinschaft, либо в англоязычной литературе — community и society); первая — это совокупность социальных единиц, вторая — целостность, культурное единство, можно даже сказать ментальность, составляющая основу организованного общества.

Нация как культурно-политическое общество существует и тогда, когда вследствие насилия утрачена ее политическая организация, когда нет государственной национальной структуры, но есть культурная целостность - то, что называют польским, украинским, русским и т.д. духом.

Великой заслугой журнала «Культура» и непосредственно Ежи Гедройца было то, что они открыли историческое значение той эпохи, которую сегодня единогласно называют «расстрелянным возрождением», для утверждения современного «украинского духа».

В поисках основ национальной культурной целостности-общества принято обращаться к культурным традициям, к глубинным этническим корням национальной культуры. Это свойственно романтическому мировоззрению, особенно в XIX веке.

Такая связь с этнокультурными истоками автоматически ведет к ориентации на сельские культурные традиции, а тем самым — к противопоставлению западноевропейского и восточноевропейского культурных и политических регионов.

Народнически-крестьянская культурная ориентация свойственна именно востоку Европы - особенно безгосударственным народам, которые только восстанавливают свое национальное самосознание.

Будучи сторонником польско-украинского сближения, Гедройц желал как можно шире знакомить польское общество с украинской культурой. Однако с этой целью он обратился не к фольклорно-этнографическому наследию, не к казацкой романтике, которая могла бы найти поддержку в «хлопоманской» украинофильской традиции польской культуры, а к вполне современным культурным формам.

Не кому иному как Гедройцу принадлежит счастливая мысль создать антологию украинской литературы 20-х годов - эпохи т.н. украинизации, которая дала примеры высокого творчества, ориентированного на европейские достижения.

С этой мыслью он обратился к Юрию Шевелеву, который рекомендовал ему малоизвестного за пределами украинской эмигрантской среды литератора Юрия Лавриненка, и тот проделал всю работу составителя.

Так появилась антология с бессмертным названием «Расстрелянное возрождение» — названием, которое в одночасье стало эмоционально мобилизующим и научно обоснованным термином и сыграло самостоятельную роль в становлении украинского политического и национально-культурного самосознания.

Роль термина - или, лучше сказать, идеи - «расстрелянного возрождения» заключалась не только в том, что он открывал в истории украинской культуры целую эпоху прорыва к высочайшим мировым культурным вершинам и выводил Украину из круга национальных сообществ, которые держатся лишь благодаря твердой ориентации на традиции прошлого.

Идея антологии возникла у Гедройца осенью 1957 г. под влиянием волны «ревизионизма», вызванного докладом Хрущева на XX съезде КПСС и особенно польских и венгерских событий осени 1956 г., о чем он сам говорил.

В этих событиях в роли основного противника коммунистических диктатур выступали т.н. ревизионистские элементы коммунистических кругов — те молодые политические силы, которые пересматривали антидемократические начала партийно-бюрократических режимов, державшихся всё более лишь благодаря вооруженному насилью.

В среде антикоммунистической эмиграции, которая всё больше возлагала надежды на вооруженный конфликт между Западом и СССР, ориентация на мирное перерождение коммунистического режима в общество с западной системой ценностей не была популярна.

Продемонстрировать не только культурную, но и политическую эволюцию Украины в период, как он сам определял, «национального коммунизма», было для Гедройца возможностью убедить общество в необходимости поддержать, казалось бы, слабые силы, которые созревали за «железным занавесом», как трава под асфальтом — бледная и немощная, но способная наконец пробить какую угодно кору наслоений.

Насколько тяжело прививалась эта идея, свидетельствуют слова Гедройца о том, что он начал дело издания «Расстрелянного возрождения» «вопреки всем».

Действительность подтвердила глубокую верность ориентации на внутренние силы общества, казалось бы, безнадежно скованного жесткими рамками коммунистического режима. В конце концов не антикоммунистическое подполье, а поиски «истинного социализма» размывали тоталитарную твердыню и привели к развалу режима.

В отличие от «первой перестройки» — т.н. нэпа и «правого уклона», в том числе и «украинизации», от ранних попыток вырваться из объятий кровавой диктатуры, горбачевская «перестройка» проложила путь к демократизации посттоталитарного общества и развитию независимых стран на развалинах СССР.

Перед журналом «Культура» встала нелегкая задача привлечь к сотрудничеству украинские политические и литературные силы. Речь шла, естественно, о диаспоре, поскольку глубинные течения общественной мысли подсоветской Украины были парижскому журналу практически недоступны.

Первые контакты молодого Гедройца, сторонника «прометеизма» Пилсудского, с украинскими силами естественно вели в политические круги, связанные с окружением Симона Петлюры. Когда же сложилась политическая линия «Культуры», Гедройц особенно интенсивно сотрудничал с журналистом Богданом Осадчуком, советологом Борисом Левицким, историком Иваном Лысяком-Рудницким и другими деятелями левого, либерально-демократического направления.

Єжи Гедройц

Однако несмотря на идейную близость к демократическому крылу эмиграции Гедройц поддерживал отношения и с другими украинскими кругами, в том числе с радикальным националистом Дмитрием Донцовым.

Характерно, что Гедройц сотрудничал с идеологом национализма Донцовым, а не с практиками-подпольщиками из ОУН(Б) и ОУН (М) [бандеровцами и мельниковцами].

В 1940-е — в начале 1950-х за ОУН стояли, как казалось, реальные военно-политические силы на Украине — военное поражение УПА стало очевидным лишь где-то к 1951 году.

Впрочем, в воображении людей, которые лучше разбирались в украинских проблемах, антикоммунистическим подпольем руководил Украинский Главный освободительный совет, стоявший в оппозиции к Степану Бандере, который полностью контролировал только зарубежное представительство ОУН (так называемые Зарубежные части).

Позиции Гедройца не всегда устраивали его украинских политических единомышленников, что приводило к досадным конфликтам. Особенно характерными были, пожалуй, недоразумения, связанные с отношениями с русской эмиграцией и с бывшими «дивизионщиками» из украинских частей СС.

На этом стоит остановиться, так как современная украинская национально ориентированная политическая среда не всегда, по-моему, способна проявлять в отношении к историческому наследию такую принципиальность, какая была свойственна наиболее политически культурным слоям как украинской, так и польской эмиграции.

Недоразумение с Осадчуком было, по мнению Гедройца, вызвано бескомпромиссным отношением украинского журналиста к русской эмиграции.

Политическую работу против СССР соответствующие службы США рассматривали как работу в «общероссийском» масштабе. Американские власти поддерживали эмигрантские группы во главе с Керенским, Мельгуновым, Николаевским, Алексинским, в прошлом носившие левоцентристский характер.

Что же касается национальных групп, прежде всего украинских, то американцы пытались объединить их усилия с русскими на общей либеральной и антикоммунистической платформе.

Для украинских же групп — вне зависимости от партийной принадлежности — фундаментальным условием объединения было признание всеми его участниками государственной независимости порабощенных народов СССР.

Русская эмиграция не спешила признавать требования национальной независимости бывших «национальных окраин» империи. В результате объединение эмигрантских политических сил не было достигнуто.

Так, в 1951 г. вместо единого Конгресса порабощенных народов состоялось два — один под руководством Керенского, другой — с участием Украинского национального совета, что, правду говоря, крупных последствий не имело.

В конце концов «Культура» в мае 1977 г. напечатала заявление по украинскому вопросу, в котором говорилось речь о «демократическом самоопределении» Украины по вопросу независимости.

Первой русской группой, которая публично поддержала это заявление «Культуры», была группа новых эмигрантов. Стоит привести имена людей, которые поставили свою подпись под этим заявлением: Андрей Амальрик, Владимир Буковский, Наталья Горбаневская, Владимир Максимов, Виктор Некрасов.

Гедройц как представитель тех самых «порабощенных народов», только с неоспоримым государственным статусом, в принципе поддерживал украинскую позицию. Однако он был более расположен к компромиссам. Впрочем, вопрос решился по ходу событий.

Еще одна конфликтная ситуация была связана с более тонким вопросом об украинско-немецких отношениях во времена войны.

Генерал Андерс наградил орденом «Virtuti militari» генерала Павла Шандрука, в прошлом — военного УНР, контрактного офицера Войска Польского, участника военных действий 1939 г., а к концу войны — командира украинской дивизии, созданной Вермахтом в качестве наследницы дивизии «СС-Галичина», разбитой под Бродами.

Гедройц решил опубликовать воспоминания Шандрука, не обращая внимания на протесты демократически настроенной украинской эмиграции.

Для либерального крыла эмигрантских политиков любое оправдание коллаборационизма с нацистами было неприемлемо, и они болезненно реагировали на поступок «Культуры».

В свою очередь Гедройц стремился быть объективным по отношению к бывшему офицеру Петлюры, не закрывать пути сотрудничества с разными украинскими кругами.

Можно было бы и не вспоминать о подобных конфликтах как о минувших исторических эпизодах, но в них проявлялась общая позиция Гедройца.

Несмотря на свои четко выраженные политические симпатии к демократически настроенным украинским политикам и очевидную враждебность к национальному правому крылу, Гедройц стремился поддерживать отношения с украинскими политическими кругами в целом, а не с отдельными группировками.

Поэтому он поддерживал отношения и с идеологом правого крыла Донцовым; по мнению Гедройца, украинцы, как и другие нации, должны сами разобраться, какие политики их достойно представляют, а находить общий язык поляки — и другие народы — должны с тем «украинством», которое реально сложится как политическое представительство нации, как общество, а не культурно-политическая общность.

Поэтому компромисс не только желателен, но и необходим и тогда, когда существуют нормальные демократические механизмы представительской демократии, и тогда, когда политическая жизнь ограничена только литературно-политическими течениями, которые избежали контроля власти.

Поскольку же реально политика, которую осуществляла «Культура», была вне как польского, так и украинского «общества»-society и разворачивалась в рамках «общности»-community, то и субъектами этих политических союзов и конфликтов были не столько реальные политики, сколько прежде всего политические идеологи.

Этим объясняется и то, почему Гедройц сотрудничал не с ОУН и даже не со «второй» ОУН, а с теоретиком Донцовым. Что в свою очередь отнюдь не свидетельствует о каких бы то ни было соглашениях между «Культурой» и украинским интегральным национализмом.

В эмиграции печаталось много изданий, действовали разные политические группы, вносившие свой вклад в политическое и культурное развитие общества.

Журнал «Культура», его редактор и ведущий журналистский коллектив, его польские, украинские и другие сотрудники заняли особое место в создании предпосылок демократизации посткоммунистических обществ.

«Культура» была ближе всего к тому уровню социальной жизни, который называют гражданским обществом.

Тут больше всего формировалось такое умение увидеть и представить на страницах печатного издания самые неотложные национальные проблемы, придать им такую глубину и направить дискуссию в таком направлении, что появлялась мощная общественная мысль — феномен, с которым вынуждена считаться любая власть.

Украинское общество сегодня только учится политической культуре, которая наилучшим образом могла бы обеспечить проведение в жизнь ценностей свободы, справедливости и солидарности.

Возврат к истокам современной украинской демократической политической культуры, восстановление преемственности с политическим прошлым остается актуальной проблемой еще и сегодня. Притом не часто замечают и подчеркивают, что это прошлое было очень разнообразным и что нельзя всех одновременно называть своими духовными отцами.

Опыт «Культуры», в частности опыт ее сотрудничества с близкими ей политиками и группами, должен быть максимально учтен молодым украинским политическим классом.

Джерело: "Новая Польша"