"Національність" як даність і як вибір

Несколько дней тому назад автору этих строк довелось впервые публично отвечать на вопрос о своей национальной принадлежности. После моего выступления на международном семинаре под Вроцлавом о взаимоотношениях Украины и Европейского Союза (я говорил о том, что адекватному диалогу мешают, с одной стороны, завышенные ожидания, а, с другой, иррациональные страхи) студентка из Украины задала мне по-английски такой вопрос: "А какой Вы национальности? И какую страну Вы считаете "своей"?".

Поскольку в зале были коллеги не только из постсоветского пространства, но и из Западной Европы, я начал свой ответ с попытки рассказать, что представляло собой советское нормативное понятие "национальности" (описанное, в частности, в недавно переведенный на русский книге Жюльет Кадио "Лаборатория империи: Россия/СССР, 1890-1940").

Книга Андрія Портнова "Упражнения с историей по-украински"

Одобренная Политбюро в декабре 1932 года идея паспортизации населения СССР была воплощена в жизнь к началу Второй мировой войны (весной 1937 г. паспорта получили ок. 40 % населения).

В советском паспорте указывались национальность, социальное положение, постоянное место жительства, место работы. Любую, даже самую краткосрочную поездку в другой населенный пункт, граждане СССР в 1930-е гг. должны были отмечать в паспортном столе.

Согласно секретному приказу НКВД СССР от 27 апреля 1938 г. национальность должна была определяться не путём самоопределения индивида, а исходя из происхождения родителей. Давались инструкции милиции проверять все случаи несовпадения фамилии с декларируемой гражданином национальностью. Все советские граждане должны были иметь одну чёткую национальную принадлежность (из списка почти 200 национальностей, составленного московскими статистиками и этнографами).

"Самая интернациональная" страна мира периодически проводила репрессии по национальному признаку (для их планирования и успешного проведения паспортизация под контролем НКВД играла немаловажную роль).

Первая массовая депортация по национальному признаку была проведена в СССР накануне издания упомянутого выше секретного приказа об определении национальности: летом 1937 года были массово вывезены из приграничных районов корейцы по обвинению в коллективном шпионаже в пользу Японии.

В послевоенном СССР всё большее распространение получала идея "единого советского народа". Однако от институционализации национальности в её нормативном (сталинском) понимании Советский Союз не отказался до конца своего существования.

"Режимные люди в СССР". Колективний збірник істориків

А русские оказались в парадоксальной роли имперской нации без собственной национальной квартиры, что не могло не вылиться в серьёзные проблемы с самоидентификацией постсоветской России. Советский Союз распался по границам национальных республик, которые во многом (но не во всём) были продуктом советской политики.

Как неоднократно отмечал Роджер Брубейкер и другие аналитики, в ситуации резкого расширения общественного пространства при Горбачёве повсеместно институциализированные республиканские формы были с готовностью политизированы. Так национальность превратила коллапс коммунистического режима в дезинтеграцию советского государства.

В постсоветской Украине, в отличии от государств Балтии, не было конфликта по вопросу о гражданстве. В стране был принят "нулевой вариант", по которому гражданами Украины автоматически стали все проживающие на её территории (без каких бы то ни было языковых или иных экзаменов).

В украинском паспорте графа "национальность" была упразднена, что приближало страну к западноевропейскому пониманию этого понятия ("национальность" как гражданство, а не этническое происхождение).

Активісти "Русского блока" в Сімферополі вимагають повернути графу "національність" в українські паспорти. Прикметно, що українські націоналістичні партії прагнуть того самого. Фото - "Укрінформ"

Однако конфликт конституционного и советского определений "национальности" не мог не отразиться в публичном пространстве. Особенно в ситуации сильной инерции мышления в советских категориях.

Поэтому заданный мне вопрос я сначала прочитал если не в логике НКВДистской подозрительности по поводу "нерусских" фамилий, то в логике кадета Кауфмана, который в 1910 г. уверенно заявил: "Никакое "мнение" не может сделать русским в этнографическом смысле слова обрусевшего еврея или латыша".

Пытаясь показать все эти скрытые, неотрефлексированные смыслы вопроса для международной аудитории, я ещё не знал, что в кулуарах мне предстоит услышать от львовской студентки, что её вопрос был вызван простым любопытством (мол, "у нас это нормально спросить, кто твои родители") и якобы не подразумевал сомнений в моей "украинскости".

Искренность и наивность спросившей сомнений не вызывала. Но и не отменяли проблему рассуждения о причинах "нормальности" такой ситуации.

Особенно в украинском контексте, который характеризуется чрезвычайно сложным и неоднозначным взаимодействием двух основных идентификационных стратегий, которые украинский историк Володымыр Кулык назвал "украинофонной" и "русофонной". Тот же автор обратил внимание на то, что в социологических опросах или при проведении переписи люди часто называют родным язык своей национальности (понимаемой, во многом, в советских категориях), а не язык своего собственного ежедневного употребления.

Любопытно, что при этом украинцы следуют логике еще дореволюционных национальных движений. В частности, в Австро-Венгрии при проведении переписи 1880 г. национальные активисты призывали декларировать родным язык своей национальной группы, а не язык повседневного общения.

В первой советской переписи, кстати, было заложено иное понимание "родного языка". Центральный статистический комитет СССР определил его как язык, которым человек владеет лучше всего, а не язык его родителей.

Не вигадувати історію. Політики ділять українців за допомогою минулого

Как и в случае с терминологической проблемой "русские-россияне" (кстати, до сих пор не разрешённой при переводе российских дискуссий на аглийский язык), в постсоветской Украине возникла проблема "нормативных украинцев".

В начале 1990-х гг. многие верили в спасительный эффект "дерусификации", которая позволила бы сформировать в Украине единую украинскую украиноговорящую нацию (кроме того, желательно, имеющую собственную автокефальную церковь). Тем не менее, государственная политика Украины никогда не сводилась к такой логике и не может быть корректно описана как "национализирующая".

В публичном пространстве и многих интеллектуальных построениях идеи "нормативности" не утратили своей привлекательности.

В Украине до сих пор ведущими политическими силами не было чётко и недвусмысленно сформулировано осознание и принципиальное принятие того, что обществу придется строить государство с нацией, говорящей на двух языках (часто ситуативно) и имеющей как минимум четыре церкви, претендующие на статус национальных (три православных и греко-католическая).

Отказ от образа "нормативного украинца" остаётся одним из самых серьёзных тестов на ответственность и рациональность политических элит страны, как украинофонных, так и русофонных.

Джерело: "Уроки истории"