"Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор" Петра Першого. Обережно - ненормативна лексика!

Всешутейшая иерархия

До сих пор, по традиции, описывается внешняя сторона "собора" - та, что была видна уличным зевакам во время святок и масленицы, а царским гостям - на званых обедах, аудиенциях, ассамблеях и маскарадах. Мемуары современников Петра не оставляют сомнений в том, что главной целью публичных акций "соборян" был эпатаж столичных жителей (причем иноземцев и русских в равной мере). Царь и его соратники пародировали обряды христианской церкви (и православной, и католической), а также государственные символы России и Западной Европы.

Во главе веселой компании пребывали "князь-папа", он же "патриарх" и "князь-кесарь". Сам же его венценосный юморист формально пребывал на задворках, числясь "протодиаконом Петром Михайловым".

"Князем-кесарем" изначально был поставлен могущественный царедворец князь Федор Юрьевич Ромодановский. Петр звал его также "королем" и "пресветлым царским величеством", себя именовал "холопом и последним рабом" князя, в конце своих писем к нему подписывался Pieter или "Петрушка Алексеев", а в потешных церемониях целовал ему руку. После смерти шутовского монарха в сентябре 1717 года титул "кесаря" перешел к его сыну Ивану Федоровичу.

Молодий цар у голандському капелюсі. Саме в такому вигляді він брав участь у богохульському "соборі"

Если "князей-цесарей" Петр I назначал единолично, то шутовских "патриархов" избирали всем "собором". Первым "князем-папой", или "патриархом Московским, Кокуйским и всея Яузы", был окольничий Матвей Филимонович Нарышкин, двоюродный дед царя. Довольно скоро его сменил Никита Моисеевич Зотов - некогда учитель юного Петра, а впоследствии глава его ближней походной канцелярии. После смерти Зотова "папский" трон в декабре 1717 года занял Петр Иванович Бутурлин, который до того 11 лет играл роль "всешутейшего и всепьянейшего митрополита Санкт-Петербургского, Ижорского, Кроншлотского, Ингерманландского". К Бутурлину перешел не только потешный пост Зотова, но и его вдова, с которой новый "князь-папа", тоже овдовев, обвенчался по настоянию государя в 1721 году.

Но внутренняя жизнь потешного "собора" по большей части была сокрыта от посторонних глаз. Если мы обратимся к чудом сохранившимся письмам и бумагам "соборян", то увидим, что в среде "сумасброднейших" соратников Петра бытовал своеобразный жаргон. Так, пьянство именовалось "Ивашкой Хмельницким" или просто "Ивашкой", а распутство - "Еремкой". Широко использовался и русский мат - как в переписке и живом общении, так и во время "соборных" заседаний. Тут у читателей заранее просим прощения, но без нецензурных ныне выражений картина петровского веселья была бы далеко не полной, да и "академиев" никто из его участников, к сожалению, не кончал. В благочестии царь и его команда замечены не были: вместо "монахиня" они предпочитали говорить и писать "монахуйня", а вместо "анафемствовать" (проклинать) - "ебиматствовать". У всех "соборян" независимо от того, какого они были происхождения и какие посты занимали в реальной жизни, имелись потешные прозвища и звания, основанные почти всегда на матерной лексике или не на слишком пристойных ассоциациях.

У самого Петра I была кличка Пахом-пихайхуй. Зотов полностью титуловался так: "Всешутейший и всесвятейший патриарх кир-ети Никита Пресбургский (Плешбургский), Заяузский, от великих Мытищ и до мудищ". Прозвищем же "смиренный Аникит" в латинской транскрипции Зотов подписывал свои письма в качестве "князя-папы". Бутурлин имел прозвище Корчага, а с 1718 года звался также "князь-папа Ибасса". Кроме того, и в бытность "митрополитом", и став "папой", он прилагал к себе такие имена-клички, как Петрохуй и Петропизд.

Речевую среду внутри "сумасброднейшего собора" ярко характеризует обнаруженный нами в архиве один из немногих уцелевших списков его членов. Скорее всего, он составлен до 1706 года:

"Архикнязь-папа. При нем служители: протокопайхуй Михайлов, духовник Иринархуй, архидиякон Идинахуй Строев, протодиякон Пахом Пихайхуй Михайлов, дьякон Иоиль Попирайхуй Бутурлин.

Ключари: Починихуй Опраксин, Брихуй Хилков, Ионийхуй Субота, ризничий Изымайхуй Мусин-Пушкин, уставщик Неоманхуй Репнин, поп Феофанхуй Шушерин.

Дьяконы: Посаднилхуй Головин, Ловихуй Воейков, Ройхуй Ронов, Дуйнахуй Шемякин.

Иподдьяконы: Филарет Яритцанахуй Прозоровской.

Посошники: Медведьхуйвытащи.

Благочинной: Анаспихуй Юшков.

Грозныи: Сомнихуй Тургенев, кречетник Изымайхуй Колтовской.

Лампадники: Хуй Полибин, Иванахуй Губин, Розманихуй Васильев, Возмихуй Тимашев, камисар Суйхуй Ключарев, Имайхуй Лихарев, новогородский подьячий Пасихуй Козырев, сибирский комендант Григорей Калетин, Розломихуй Траханиотов.

Дьяки: Иван Лосев, Осип Метлин".

Перечень "соборян" здесь явно не полон. Конечно, многих из них опознать под лихими кличками непросто, но в списке точно отсутствуют некоторые из членов "собора", чьи лица известны нам по портретам так называемой Преображенской серии - Алексей Васильков, Федор Веригин, Иван Щепотов и другие. В список не попали и такие известные участники царских забав, как Франц Лефорт, Патрик Гордон, Александр Меншиков, Борис Голицын. Не упомянуты известные по другим источникам "дворцовый поп Битка", "духовник Кузьма", "архидьякон Гедеон", "дьякон Александр", "киевский дьякон Гедеон" и "санкт-петербургский дьякон Василий".

Список не полностью отражает и структуру "всепьянейшего" учреждения, что позволяет предположить, что "собор" имел узкий и широкий состав. В нем не упомянуты "архижрецы" (они же "архиереи", "епископы", "кардиналы"). В начале XVIII века их было 12 человек, из которых как минимум двое имели потешную степень "митрополита" - "Петербургского" и "Казанского" (кто был последним, неизвестно).

За скобками остались "архимандриты" и "монахи великой обители", а также "суфраны" - видимо, лица, которые ходили с паникадилами, но дымили не ладаном, а серой (от французского слова soufrer - окуривать, пропитывать серой).

В списке не отражен и тот факт, что членами "собора" были женщины. Иерархия среди них была следующей: "князь-игуменья" (до конца декабря 1717 года ею была Дарья Гавриловна Ржевская, а потом Анастасия Петровна Голицына), "архиигуменьи" (в их разряд и перешла Ржевская, оставив прежний пост), "игуменьи", "диаконисы" и "монахини". Помимо этого к участию в потешных церемониях (главным образом публичных) время от времени привлекались жены "служителей Бахуса".

У "соборян" была постоянная обслуга (прежде всего из домочадцев "князя-папы"), а также целый штат профессиональных смехачей - "грозных заик 12 человек, папиных поддьяков плешивых 12 человек, весны 24 человека" (последние подражали голосам птиц). К увеселениям активно привлекали также певчих, музыкантов (с бубнами и другими скоморошьими инструментами), шутов, "дураков" и лиц, изображавших Бахуса.

Царський шут і учасник "соборів" Яков Тургєнєв

Некоторые из штатных смехачей пользовались почетом. К примеру, шут Выменка и "дурак" Тимоха удостоились личных портретов наряду с такими высокопоставленными "соборянами", как "папа" Нарышкин, "кесарь" Федор Ромодановский, "ключарь" Апраксин (он же "Андрей Бесящей") и "грозный" Яков Тургенев, бывший, впрочем, одно время шутом при дворе.

Судя по всему, неполноправные "соборяне" - носители народной смеховой культуры оказывали влияние на полноправных членов "шумнейшей обители". Именно этим, скорее всего, объясняется тот факт, что среди бумаг Бутурлина, сохранилась такая вот скоморошина: "Ехал я на свинье в седле, ажно мать не друг: с обеих концов рогатина остра, середи рогатины - пузыр с комара. Тот меня бил и грабил, отнял у меня коня-хомяка: во рте - хвост, в гузне - язык; отнял у меня кафтан: в кафтане - чемодан, в чемодане - мух мех, а в мух мех - три кринки масла и молока".

Как выбирали "папу"

Составить представление о внутренней жизни «собора» лучше всего помогают написанные самим Петром "чин избирания" (сценарий выборов "князя-папы"), и "чин в князь-папы постановления [и] в епископы". При этом обряды поставления "архиерея" и "патриарха" различались несущественно.

Если царские замыслы были полностью соблюдены, то выборы третьего "князя-папы" происходили так. Днем 28 декабря 1717 года полноправные и неполноправные члены "всешутейшего собора" собрались в Пресбурге на "старом дворе" Никиты Зотова в деревянном доме. Когда "архижрецы" расселись, они затянули "песнь Бахусову". Затем "на высокое место" взошел "князь-кесарь" Иван Ромодановский и выступил с речью, "увещевая, дабы [присутствующие] прилежно просили Бахуса" помочь им избрать нового "патриарха".

Один із "патріархів" - "Мілака", в миру - Матвій Наришкін

После этого все торжественной процессией перешли в каменный дом Зотова, расположенный на другом дворе. Порядок шествия был следующий: "весна", певчие, "подстенная братия" (кто-то из неравноправных членов "собора"), "диаконы", "попы", "знатные монахи" (все эти чины шли колоннами по три человека), "архимандриты", "суфраны", "дом князь-папин" - видимо, бывшие слуги Зотова (эти чины шли уже колоннами по два человека), "монахи великой обители" (рядовые члены "собора" из числа полноправных), которые несли картину или статую Бахуса, за ними - "плешивые", которые несли огромный ковш, и, наконец, друг за другом по одному - "архижрецы".

На новом месте "соборяне" разошлись по разным помещениям: в одной комнате ("конклавии") обосновывались "архиереи", в другой - прочие полноправные "соборяне", в третьей - "дом князь-папин". Все эти комнаты были специально приготовлены: окна до половины снизу были забиты войлоком, а каждого гостя ждало "логовище" - отдельное место, обитое "аксамитами" (бархатом), над которым висела фляга или другой сосуд с хмельным питьем. Основная часть прислуги и артисты ("народ") разместились в "зале".

"Князь-кесарь" лично препроводил "архиереев" в отведенное для них помещение и, поклонясь им, просил "о прилежных трудех Бахусовых" и о выдвижении из их среды трех кандидатов на должность "подражателя Бахусу". Затем он запер дверь в "конклавию" на замок, запечатал ее и уходил к себе домой.

Началась попойка. Ее участники, хотя и были разделены, роднились тем, что усердно искали истину в вине, прося "отца Бахуса, дабы явил избранного подражателя себе". К утру "архижрецам" удалось-таки выявить достойнейших.

Утром 29 декабря на место попойки приехала "князь-игуменья" Ржевская в сопровождении "архиигуменьи" и "диаконис". Женщины прошли в отведенную для них "камору" и стали готовиться к потешной церемонии. Приехал и Ромодановский. Отворив "конклавию", он отправился в большую комнату, где стоял его трон и были приготовлены места для всех "соборян". Когда "князь-кесарь" сел на трон, в это помещение потянулись "по чину" (по категориям и по старшинству) другие участники заседания. Все они, входя, кланялись "кесарю" и садились на специально отведенные для каждого разряда "соборян" места. Когда перемещение закончилось, были объявлены имена кандидатов, после чего к "монахиням" был отправлен "ключарь" с повелением "князя-кесаря" и всего "собора" принести "муде для выбирания". Это были так называемые "баллы" (от английского ball - шар, мяч), которые добывались из мошонок самцов каких-то крупных животных. "Баллы" были двух видов: обшитые черной тканью и "натуральные", а значит, светлые.

Вслед за вернувшимся "ключарем" в зал заседания "с музыкою" вошла "князь-игуменья" и, поклонясь "кесарю", села напротив него. Шедшие следом "диаконисы" поставили перед нею на стол ящик с "баллами". После этого кандидаты в "папы" отправились на испытание - "в особой каморе" они, сняв штаны, расселись на стульях с отверстиями в сиденьях, и сквозь отверстия кандидатов проверяли на принадлежность к мужскому полу. Это была пародия обряда, который, по тогдашним слухам, совершался в средние века при избрании главы католической церкви. Процедуру "крепким осязанием" проводила специальная команда - "архидиакон", "ключарь" и "протодиакон".

"Свидетельство" прошло без эксцессов, и когда проверявшие вернулись в зал заседания, началось голосование. Присутствующие "по чину" (в порядке старшинства) и по одному подходили к столу, стоявшему перед "князь-игуменьей", и, "целуя оную в перси", получали от нее по два "балла" (обшитый и натуральный), после чего возвращались на свои места. Когда раздача завершилась, Ромодановский осмотрел "чашу покрытую" (ящик), предназначенную для сбора "баллов", убедился, что она пуста, и скрепил ее своей печатью. Далее по его приказу один из "ключарей", получивший роль глашатая, назвал имя первого кандидата, и ближайшая помощница "князь-игуменьи" - "первая диакониса" - принялась ходить по рядам с ящиком, куда сторонники кандидата опускали белые шары, а его противники - черные. Волеизъявление "архижрецов" было тайным вдвойне: они сидели в епанчах (накидках, символизирующих мантии католических первосвященников) и прятали под ними руки с "баллами", поэтому другим не было видно, как каждый из них голосует.

По окончании сбора "баллов" ящик был поставлен перед "князем-кесарем" на стол. Тот открыл его перед всеми и высыпал содержимое, после чего вступили в дело "бояре": один сортировал "натуральные" и обшитые "баллы", другой записывал количество тех и других. Голосование за второго и третьего кандидатов происходило точно так же, начиная с осмотра и опечатывания сборной чаши "кесарем".

"Кесарь" Федір Ромодановський - один із найближчих соратників імператора

Победителем должен был оказаться тот, кто собрал больше всех светлых шаров. За выигравшим выборы Бутурлиным отправились "ключарь" и "архидиакон". Когда он был поставлен посреди "собора" перед лицом "князя-цесаря", Ромодановский поздравил его, а старший "архижрец" произнес речь в честь победителя. На Бутурлина возложили "папину мантию и шапку", "плешивые" подняли его над своими головами, понесли к "папскому престолу", поставленному рядом с "цесарским", и посадили на него. В это время все присутствующие пели "князю-кесарю" и новоизбранному "многолетие".

Затем последовала церемония "орлочитания": все, кроме "кесаря", подходили к сидящему Бутурлину, целовали ему правую руку, которой он держал "Великого орла" (огромный ковш с изображением российского герба), целовали также "в яя под лоном" и пили из "орла" в знак того, что присягают на верность "папе" и Бахусу. По завершении этих почестей имело место символическое окончание выборов: по приказу "кесаря" перед ним, а также "папой", "архижрецами" и "протчими знатными" были поставлены столы с одинаковым угощением - это были те самые "баллы", но уже "с их долгими и их гнездами" (с органами, из которых добывались принадлежности для голосования).

Все закончилось тем, что нового "князя-папу" посадили в ковш, принесенный "плешивыми", они же и понесли "понтифика" в сопровождении всего "собора" в дом его, где опустили в гигантский чан, полный пива и вина. Там вполне довольный жизнью Петр Иванович Бутурлин и плавал на ковше до тех пор, пока не разошлись гости, которых, между прочим, потчевали из того самого чана.

Не только сумасбродство

Конечно, учреждение "всепьянейшего собора" было составной частью петровских реформ, направленных на "обмирщение культуры". Но вряд ли правы те авторы, которые видят в петровской затее лишь средство борьбы с церковью. И дело тут не только в том, что "соборному" пародированию подвергались также институты монархии и парламентаризма. Главное, что пародия, если она не скатывается к абсурду и гротеску, вообще не может быть средством борьбы с чем-либо - не надо ее путать с кощунством и сатирой. Пародист отнюдь не стремится изжить объект своего внимания, наоборот - парадоксальным образом утверждает его в наличной системе мироздания. Впрочем, нельзя закрывать глаза и на то, что пародийное начало, присущее "собору", нередко тонуло и растворялось в стихии пьяного разгула, чревоугодия, сквернословия и грубого юмора - словом, всего того, что до сих пор составляет не лучшую часть мужской субкультуры.

Но у всешутейших забав была и другая сторона. Для царя Петра "собор" стал механизмом отбора и сплочения наиболее преданных лиц. Во время "шумства" они проходили проверку на послушание, худо-бедно демонстрировали свои творческие способности и фантазию, привыкали к мысли, что сословные перегородки преодолимы. Кроме того, они учились видеть величие в самоуничижении ("смирении» и "терпении"), то есть примеряли к себе то, что в православной традиции считалось и считается доступным лишь Христу и праведникам. Наконец, благодаря "сумасброднейшему собору" в массовое сознание исподволь внедрялась важная идея, отличающая менталитет Нового времени от средневекового, - убеждение в том, что сущность ("природа") человека не зависит от его "чина" - происхождения, статуса, образа жизни, предписанной манеры поведения...

Повна версія з примітками та посиланнями: журнал "Родина"