Баліс Гаяускас: "37 років у неволі... Я ні про що не жалкую"

Баліс Гаяускас. 1995 рік

Історична Правда

Розмова відбувається неподалік Вільнюса, але мова йде про останній радянський концтабір особливого режиму - Кучино , Урал, Пермська область. І, само собою, про незвичайний життєвий шлях - від підпільника до людини, яка очолила спецслужбу вже незалежної держави.  

- Скажите, а сколько Вы лично отсидели?

- Тридцать семь.

- А когда впервые были осуждены?

- В 1948 году.

- Вас взяли с оружием в руках или за антисоветскую литературу?

- Да, с оружием. Там все шло в зачет - и оружие, и литература.

Александрас Грибінас-Фаустас (1920-1949) - один із "лісових братів". Так до аршету міг виглядати і Баліс Гаяускас. Фото: genocide.lt

Каунас, где я жил, был центром национального сопротивления.

Притом, был временной столицей Литвы, и там в основном литовцы жили, и теперь литовцы живут. Чужих, других национальностей, очень мало.

Ну как же, страну оккупировали - надо бороться. Это очень просто. Молодые люди - они всегда патриотически настроены, всегда у них есть какие-то идеи.

Когда они [большевики] в 1940 году пришли, мне было 14 лет. Я уже понимал, что явно пришли оккупанты, и мы все так считали. Значит, надо что-то делать.

- Вас можно причислить к "лесным братьям" или нет?

- Да, у нас была вооруженная подпольная организация. У нас каждый округ партизанский имел свою газету. 

- Как и где проходила первая отсидка?

- Сначала повезли в Балхаш, это в Казахстане. Там молибденовый рудник был. Потом - Джезказган с режимом лагеря.

Вот как раз сегодня я случайно встретил одного украинца, который сидел в этой режимке, и я в то же самое время. Начали говорить - эти все места мы знаем, но друг друга не опознали. Ну, конечно, столько времени, он молодой был и я молодой. Поговорили.

Вот там, в Джезказгане, я был, потом в Мордовии. Все время уже там после 1956 года, когда много людей освободили. В разных лагерях Мордовии я был, почти во всех лагерях, перевозили туда-сюда.

- Первый раз Вы сколько, десять, лет получили?

- Двадцать пять.

- Сразу двадцать пять?

- Да. По 1973 год.

- То есть не выходя на волю?

- Не выходя. День в день, как говорят, от звонка до звонка. А потом мне дали десять особого лагеря и пять ссылки. Опять повезли в Мордовию, в особый лагерь, а в 1980 году отправили на Урал. А после уже в ссылку, на Дальний Восток.

- Лагерь Кучино на Урале - это памятное место для украинцев. Там наших политзеков было большинство. Там погибли Юрий Литвин и Василь Стус...

- В 1980 году я приехал из Мордовии в Кучино. Да, среди первых, потому что нас всех собрали с особого режима в Мордовии и всех отправили туда.

- А кто были те узники, с кем Вы приехали, какой был этап, какие были условия? Это все очень интересно.

- Ну, я сейчас не могу так сразу, экспромтом, назвать всех поименно, есть список, там можно посмотреть. Я Левка Лукьяненко хорошо помню, потому что у нас всегда были общие тайные дела с ним.

Какие условия? Условия в Мордовии были лучше. Не было такой изоляции. Сейчас уже мне ясно, почему нас отправили: потому что мы писали разные обращения, разные материалы и посылали за границу тайно. Они никак не могли это [канал переправки] закрыть.

Шли материалы, шли, шли, на западе публиковались, поэтому они решили устроить такую изоляцию, чтобы никто не мог писать, посылать, и поэтому нас сюда отправили. Когда нас везли тюремным вагоном, нас сопровождал начальник особого лагеря из Мордовии. Он сказал: «Больше здесь не будете писать».

Когда нас принимали, раздели догола, нашу одежду, форму лагерную, всю забрали, совершенно новую дали, вещи наши также в сторону, и так запустили в камеры. Нашу одежду они потом сожгли, а вещи держали очень долго. Все осмотрели, обыскали, чтобы никакой бумажки там не было.

- Расскажите немного о режиме содержания?

- Это был режим довольно строгий, изоляция, чтобы мы меньше знали друг о друге, потому что камера с камерой не могла иметь никакой связи, никогда не запускали в другую камеру. Режим был точно как в тюрьме - переговорить с другой камерой было трудно. Ну, конечно, мы переговаривались, мы рисковали - если нас схватят, тогда в карцер.

Вот два человека сидят в камере, так они и работают в одной камере, никакой связи с другими камерами не было. Мы выходили на прогулку - тоже только одна камера, отдельно и так, чтобы никто друг друга не видал.

Это тюремный режим. Даже хуже было. Вот некоторые приехали из других тюрем, так они говорят, что у них в тюрьме было лучше. Контроль очень был сильный.

Насчет питания не было трудно, не было голода. Можно было получить посылки - в полгода одну, если не лишат, но очень часто лишали. [Одну в год, после половины срока. - прим. политзаключенного Василя Овсиенко].

- Сколько суток в карцерах Вы провели?

- 157 суток за все время.

- Скажите, пожалуйста, какие были каналы передачи, в частности, из Кучино, материалов на свободу, на Запад?

- Только жена Ирена могла передать, пока я получал свидания. А потом, когда они, кагебисты, уже весь этот материал собрали, который печатался, - тогда все уже, тогда прекратилось.

Я четыре года не имел свиданий. Но я уже, наверное, не мог больше писать, потому что было очень большое напряжение. Ну и риск - это опять десять лет, если попадусь.

Я рисковал. Я не боялся, но такое напряжение уже трудно было выдержать, потому что ты каждую минуту должен быть напряженным, чтобы не попасться, чтобы тебя не вычислили.

Потому что ты все время на виду, надо какие-то моменты найти, чтобы написать, надо все в голове держать - где там закончил, а потом начать. Никаких черновиков не может быть. Надо бумагу получить - откуда?

Когда узнаешь, что опубликовали там, тогда уже хорошо. Потому что жена может также попасться. Если попадется - ей до семи лет за распространение антисоветских материалов.

Она передавала жене Сахарова [Елене Боннер], она часто этим занималась - также риск. Кому она передаст, я же не знаю. Какому-то иностранцу. Как оно дальше идет, также не знаешь.

- Какие у вас остались впечатления о надзирателях? Там же были разные люди?

- Разные люди, да, разные люди. Были несколько надзирателей очень плохих, были такие средние, как [Иван] Кукушкин. Не скажу, что он плохой был, но он такой - так-сяк, с ним можно было еще жить. Я видал фотографию - там Овсиенко сидит, Кукушкин и Шмыров [Виктор Шмыров - директор Музея "Пермь-36". Фотография от 14 сентября 1995 года].

А были некоторые, вот был один украинец из армии, забыл фамилию - он такой вредный был [Власюк]. Молодой парень, вроде бы там земляки сидят, а он придирается. Как ему не стыдно? Скажем, ко мне может придираться, я какой-то литовец, а здесь земляки.

Ты же можешь встретиться с ними, как тогда? Ну, несмотря на это, он был вредный. Потом он уехал, где-то под Одессой живет.

Я изучал этих надзирателей, потому что мне это было очень важно. Я знал походку каждого, как он идет, потому что по коридору один каждый раз прибегает и смотрит в окошко. Так, этого надо опасаться, если он на смене. А я не знал, кто приходит на смену, не вижу я их, а по походке, когда они ходят, я уже знаю, хороший или плохой в этом отношении, часто он смотрит в окошко или редко.

- Скажите, Вы не жалеете о том, что так получилось в жизни?

- Нет, конечно, нет. А что жалеть?

- Вы не считаете, что ошибались, например, взяв в руки оружие, а надо было действовать подпольно, больше листовками, больше убеждать людей?

- Нет. Но надо было менять партизанскую тактику. Ее поменяли в 1948 году. Сначала думали, что будет война, нам надо будет бороться с войсками, с регулярной армией, поэтому нам тоже надо подготовить регулярную армию.

Литовською "лісові брати" називаються просто - "литовські партизани"

Начали готовить батальоны и так далее, как регулярную армию. Не перешли на партизанскую войну - вот это была ошибка. Перешли, когда поняли, что здесь ничего скоро не будет, в ближайшее время мы все погибнем.

Надо было еще в 1944-1945 году применять эту тактику. Мы бы сохранили много людей и нанесли бы больше вреда, чем мы нанесли.

 - В какой день это произошло, Ваше освобождение?

 - Я последний освобождался. Это в 1987 году, 22 апреля.

- В день рождения Ленина получается?

- Да, ну, конец срока, по окончании срока, десять лет.

- И Вы поехали сразу домой?

- Нет-нет, пять лет ссылки у меня было. Меня повезли в Хабаровский край, городок там такой маленький Чумикан, на берегу Охотского моря.

- И чем Вы там занимались, кем Вы там работали?

- Работал я сторожем. Там был рыболовецкий колхоз. Там никакой такой работы не было, и вообще с работой трудно было. В том колхозе или рыбу ловили, или зимой охотились на соболя.

Рыбу ловить не мог, потому что там брали только здоровых, молодых, бригады организовывались. И они работали с утра до темноты, потому что эта рыба - кета - она идет только две недели, и только за эти две недели можно словить ее, и все.

А домой я вернулся в 1988 году, седьмого ноября.

...На початку 1990-х, коли Литовська республіка проголосила незалежність, першим главою СБ Литви став саме Гаяускас. Він ліквідував КДБ республіки, розпустив комуністичні кадри і набрав всіх по новому. Люстрація по-литовськи дала свої результати. Країна входить у ЄС і НАТО, її громадяни пишаються своєю батьківщиною, а патріоти, які боролися за свободу, є героями для всієї країни, а не якогось одного регіону.